Черемисин Борис
Черемисин Борис Ефимович
(17.08.1950 – 30.05.2009)
(17.08.1950 – 30.05.2009)
Родился 17 августа 1950 года в г. Шадринске. Окончил среднюю школу № 10, затем – факультет русского языка и литературы ШГПИ, где, в частности, являлся художником студенческой газеты «Филолог». Учился в Москве, посещал литературное объединение известного отечественного критика В.Кожинова. Первый докторант ШГПИ. С чтением курса истории русской литературы посетил некоторые европейские страны (Венгрия, Болгария, Польша, Югославия). Встречался с А.Цветаевой, дочерьми поэтов К.Бальмонта и К.Фофанова (по творчеству последнего успешно защитил кандидатскую диссертацию). Доцент, кандидат филологических наук. Заведующий кафедрой литературы ШГПИ в 1990-2000 гг. Б.Черемисин – член Союза писателей России, автор четырех поэтических сборников: «Изморозь времени, зовы любви» (1994), «Души сиреневые тени» (1996), «На перекрестии душ и времён» (1998), «В полусвете вечернем» (2000). Символичны два обстоятельства: одинаковые – по два года – интервалы между выходом сборников и обобщающий характер названия третьей книги по отношению к первым двум.
Первая публикация стихов состоялась в начале 80-х гг., хотя написано к тому времени было уже немало. В силу обостренно-взыскательной требовательности к себе почти все уходило «в стол». И даже авторское предуведомление к первой книге (появившейся, когда автору было за сорок – едва ли не самый поздний дебют в шадринской поэзии) еще не содержало намерения Черемисина обратиться к поэзии профессионально и выйти к широкому читателю, оно поражает скромностью и непритязательностью: «Эта книга – не попытка войти в «большую поэзию». Эта книга – для самых близких друзей и любимых женщин, которых подарила мне судьба. Эта книга – для интимного чтения и неторопливого соразмышления…»
Газетные и журнальные подборки немногочисленны:
«Исеть»: 6.09.96, 3.07.99, 18.09.99, 20.11.99;
- «Новый мир»: 28.05.98, 11.08.98, 8.10.98;
- альманах «Тобол» (1998), С. 121-122;
- альманах «Исеть» (2000), С. 35-36;
- альманах «Тобол» (2003, С. 25).
Художником первых двух сборников выступил В.Долгушин, два других оформила мама поэта (ей же, заметим, посвящен первый сборник). Первые три книги составили стихи, написанные в разные годы, в течение трех десятилетий: от 70-х до 90-х (1 – 1976-1994 гг.; 2 – 1977-1995 гг.). В первом – 35 стихотворений, размещенных по двум разделам: «Неутоленная нежность» и «Маятник лет»; во втором – 39 стихотворений и деление на разделы отсутствует. Своеобразно композиционное решение третьей книги: ее составили 34 стихотворения, при этом шесть вошло из первого сборника («Я тебя наизусть заучивал…», «Юрмала. Полночь», «Заговори меня – на счастье…», «Январский бор», «Двор детства», «Из венгерской тетради») и 6 – из второго: «Канаши», «Этюд», «Линии тела, словно лекала…», «Домовой», «Из венгерской тетради», «Когда вас бросили, унизили…», остальные 22 стихотворения – новые, но, по-прежнему, в том числе и из неопубликованных старых, написанных в промежутке от 1978 до 1998 гг. Первый, второй и четвертый сборники вышли под редакцией автора, редактор третьего – А.Виноградов. Информация о выходе первой книги – «Моей драгоценной женщине – маме» // Исеть, 19.08.94. Ее появление в критике отметили С.Чепесюк («Искренность и смелость» // ШК, 3.12.94) и В.Иовлева («Слышу музыку» // Исеть, 5.01.95). Информация о выходе второй книги – «Души сиреневые тени» // Исеть, 6.09.96 и «Новый сборник» // ШК, 29.02-1.03.96. В критике второй сборник прошел незамеченным. О третьем сборнике писали П.Малофеев («Такой нежданный белый стих!» // Исеть, 1.01.99; то же в полном объеме // Новый мир, 13.02.99; перепечатано в альманахе «Исеть» за 2000 год, С. 49-51) и К.Колбин («Россия, Русь, мне большего не надо…» // Исеть, 25.06.99; переработанный вариант – в материалах региональной научно-практической конференции «Русский язык, литература и культура: проблемы сохранения и развития». – Шадринск, 2000. – С. 132-134). Четвертый сборник удостоился пространной рецензии М.Колмогорцева «Просветление души» // «Исеть», 14.06.2001.См. также интервью поэта для «Шадрин-городка» - «Бесстрашие искренности» // «Исеть», 28.03.2001.
У Черемисина достаточно много стихов, никак не озаглавленных (21 в первом сборнике и 23 во втором). Причина? Они о многом сразу – любви, природе, Родине, жизни и смерти… Обращают внимание две устойчивые особенности поэтики. Во-первых, огромная смысловая роль повторов с их обогащенным отражением в конце стихотворения, что видно особенно наглядно, если начальные и конечные строки расположить рядом:
Заговори меня – на счастье, Я дочитаю жизни свиток…
Рукой лишь тронь - заговори На счастье лишь заговори…
Я тебя наизусть заучивал, Зря я, зря я тебя заучивал:
Каждой клеточкой запоминал Ведь потом забывать, забывать…
Другая особенность – графическое выделение двух заключительных строк во многих стихотворениях, даже если рифмовка этих строк не парная. Вариант данной особенности, по определению С.Чепесюка, «последняя строка стиха, усиленная паузой, как бы выводящая на иной уровень стихотворного пространства, это прием – типичный для Черемисина, и не исключено, его личное открытие в поэзии». Цель ясна – заострить мысль, донести ее до читателя, подчеркнуть, не подчеркивая буквально.
Стихам Черемисина не противопоказан обнаженный автобиографизм. В этом ряду – посвящения к стихам (полные или обозначенные анаграммами): Л.Г. – «Не боюсь, что меня разлюбишь…»; Л.Д. – «Наша ночь»; А.М.Виноградову – «Январский бор»; Л.Д. – «Однажды ты призналась мне…»; Иде – «Январь простужено закашляет…»; «Н.К. – «Думаю часто: если б ты знала…»; Н.Марковой – «Старая фотография»; В.Бекетовой – «Метельные меты»; Володе Струнину – «Лик весны»; Василию Юровских – «Самое родное») и сами строки стихов – частично или в полном объеме: память о посещении Кавказа («Я вспоминаю… (память – враг) …», Ты помнишь?»), Юрмалы («Юрмала. Полночь»), домика Чехова в Ялте; две миниатюры с одинаковым названием – «Из венгерской тетради»; воспоминания детства (триптих «Двор детства», «Снеговик»), юности («После выпускного») и молодости («Канаши»), трагические утраты в личной жизни («И ночь была без сна. И было много…»). Однако сильнее и убедительнее звучат не те строки, где речь идет только о личном («отца портфель с казенным «личным делом», Медали «За отвагу» да очки (…) урна с прахом брата в рюкзаке»), а те, где это личное укрупняется до общезначимого и способно волновать многих и многих. «Если она откликнется у кого-то в душе своими собственными воспоминаниями и чувствами, автор будет счастлив: значит, есть в мире созвучие сердец», - слова, которыми Черемисин с надеждой предварил первую книгу. Желаемое осуществилось и сегодня уже можно смело утверждать, что его «попытка войти в русскую поэзию состоялась» (С.Чепесюк). Вот лишь несколько выписок:
Июньское, нежаркое тепло
И желтый плеск акаций за забором.
А детство нас покинуло, ушло –
Отпело радостным, пусть и нестройным хором
(«После выпускного»)
*******
Когда вас бросили, унизили, –
Возьмите душу и уйдите.
Игрок, споткнувшийся на мизере,
Смеется, словно победитель.
Когда вас бросили, оставили, -
Что слезы? Лучше уж бравада.
Рояль сломали, разоктавили,
А вы все на педаль – не надо (…)
(одноименное стихотворение)
*******
Вот здесь мой дом. И здесь мне все знакомо.
Живой воде – и той не хватит сил,
Чтоб воскресить. А оказался дома –
И будто не страну исколесил…
(«Двор детства»)
*******
Желтеют стихи, как осенние листья,
Прожилками строчек шурша.
В последнем пути, от пороков очистясь,
Вот так же потухнет душа…
Поставлена будет последняя точка,
Земные грехи прошены.
Последняя рифма. Последняя строчка.
Прощальные вещие сны…
Короткая фраза: «Здесь жизнь отзвучала»
И тусклый портрет под стеклом.
Как жаль, что нельзя повториться сначала,
Что дом продается на слом…
С первой книги Б.Черемисин предстает поэтом вполне самобытным, со сложившимся взглядом на мир и узнаваемым творческим почерком, что, впрочем, не исключает частого обращения к классической поэзии, перекличек с ее лучшими представителями. «Классики», по верному замечанию С.Чепесюка, «присутствуют в его стихах как друзья, поддерживающие своего собрата». В стихах Черемисина немало «чужих» строчек (в основном широко известных), звучащих по-новому в ином контексте: «Мысль изреченная есть ложь» (Тютчев), «Красивая и молодая» (Блок), «Но для женщины прошлого нет» (Бунин), «Счастье тихое с окнами в сад – / Только мало мне этого, мало!» (Есенин и А. Тарковский), «Выхожу я один на дорогу» (Лермонтов), «Будет «сладок отечества дым» (Державин), «о том, что «я не буду молодым» (Есенин), «я ж о звезде своей – «гори, гори…», «судьбы (иль судеб двух) скрещения» (Пастернак), «Россия прирастет Сибирью» (Ломоносов) и др. Иной раз строки других поэтов не цитируются дословно, а чуть трансформируются, либо не приводятся прямо, но недвусмысленно подразумеваются: «А там, за окошком, перронная / Пугающе-синяя тьма. / И жизнь, словно скука вагонная…/ Сойти от любви бы с ума!.. (…) Что где-то есть с булочной улица / И роза в бокале, и Блок» («От близости встречи пьянея…»), «И пел для нас двоих Лоза, / И счастьем светились глаза. / Который год, который год / Все с нами маленький тот плот…» («Я вспоминаю… (память – враг)…»); «И сброшенное платье, / И первый шаг ко мне – / Жестокие объятья / У нас с тобой в цене» (ср. со строками Б.Пастернака: «Ты так же сбрасываешь платье, / Как осень сбрасывает листья, / Ты так же падаешь в объятья/ В халате с шелковою кистью»); «В саду есенинские клены / Неспешно шлют земле поклон»; «Святое таинство природы» («Поздняя весна») – ср. у Н.Рубцова: «В святой обители природы»; «И допеваю строчку – стих Цветаев: / Про дом бессонный и в ночи окно» («Светает») – ср. у М.Цветаевой: «Помолись, дружок, за бессонный дом, / За окно с огнем». Еще в ряде случаев кумирам автора посвящены отдельные стихотворения – «Владимиру Высоцкому», «Куприн», «Николаю Рубцову», «Домик Чехова». Характерна и концовка заключительного стихотворения из первого сборника – «Осенний лес, встречай меня!..» - о том, что «ждет тебя, врачуя, раскрытый Бунин на столе…» Еще одно имя (из неназванных) приходит на ум благодаря особой строфической организации стихотворения: одна и та же строка, варьируясь, повторяется в начале каждой строфы, - прием, характерный для И.Северянина: «Ну как мне дожить до тебя…» - «Ну как до тебя мне дожить…» - «Дожить до тебя мне… Но как?» - «Не знаю… Едва ль доживу».
В метрическом отношении поэзия Черемисина представляет довольно пеструю и далеко не традиционную картину. Больше всего ямбических стихотворений, однако, по количеству им ненамного уступают те, что написаны трехсложными размерами – особенно анапестом и амфибрахием. Программные стихотворения к первому и третьему сборникам – дактилические. Все это вкупе позволяет сделать вывод о пристрастии Черемисина к трехсложникам. Встречаются и стихи, написанные дольником («Думаю часто: если б ты знала…»).
Рифмы относятся скорее к числу широко распространенных, нежели редких. Отдельные «изюминки»: закашляет – настоящего, светает – Цветаев, за чеку я – ликуя, затеяли – деятель, пояса – поезда, ставен – усталый, особые – совами. Имеются случаи внутренних рифм: «Там сентябрь затевал карнавал», «И много раз потом – наш дом», «Не вина, что весна, а не осень», «Время покажет. Пока же / К правде иду напролом», «Верна беда одна», «Я люблю сентябри с поздним всходом зари», «Закружила меня, заморочила / Светом лет над обочиной бед», «Прошел весенний бесшабашный дождь, / Смешавший запах свежести и пыли», «Себя собираю, дробя», «Дед непоседлив. Хоть сед, да подвижен», «Пора пробужденья пера», «И красногрудки-свиристели / Пропели утро под окном», «Смолки золотой храня настой», «Отохотилась львицей зарница» и др.
В строфическом плане у Черемисина преобладают катрены (в среднем его стихи состоят из 16-ти строк) и астрофические конструкции. Наиболее распространена перекрестная рифма, хотя встречаются и другие виды.
Среди изобразительно-выразительных средств отметим частые анафоры («Не боюсь, что меня разлюбишь, / Не боюсь, что к другому уйдешь (…) Стану бредом полночным, виденьем, / Стану манией, мукой, бедой…»), риторические вопросы («Ты – наяву или во сне?», «Эпилог или все же – пролог?», «Как я бы жил без этих рук?!» - порой не по одному на стихотворение), эллипсис и использование тире («Миг – и небо опять за тучами. / Миг – и вместо твердыни – гать», «Ты – качнулась в вагонном окне», «И – хоть в мыслях – к тебе возвратиться»), оксюмороны («Ты метнулась из тьмы снегопада», «Я выбираю белый мрак», «какая черная метель», «и окна зашторила белая мгла», «Кто грешен вечно – вечно свят», «ласковый палач», «Какие светлые минуты – / Смерть желто-красного огня!», «Ты бываешь далека за два шага / И близка – за сотни километров»), сравнения («Миг счастья – словно яд в вине», «Так к весне прилетевшую стаю / Вдруг встречают не кроны, а пни», «теплынь разлита, как бабкино парное молоко», «жить мне с прошлым, как с рваною раной», «листопада жду, словно свидания», «И поцелуи на запястье, / как долгой выдержки вино», «Вокруг ног, как удав, обовьется / На пол сброшенная простыня», «как наважденье, синие глаза», «Медведем белым дальний стог/ Все ближе, ближе подбирается»», «Друг к другу жмутся белые березки, / Как женщины, лишившиеся сна»), слоговая и аллитерационная звукопись («С радиальным разбегом разлук», «совесть совал по карманам», «пиканов пахнущие пики», «пышных оладушек пышущий жар», «осенней отрешенностью горя», «звон зовущий золоченой церкви», «заворожил березовый узор», «Стал незрячим от горячей гари И оглох от горького огня», «Даль с березовыми колками, / Берег с челкой лозняка, И с редеющими релками/ Неширокая река»), многочисленные многоточия, означающие отнюдь не незаконченность мысли, а чаще горестный вздох сожаления, к которому и добавить-то нечего – настолько на душе угарно и безотрадно в такие минуты: обращение к читателю- соавтору.
Природа – одна из главных ценностей поэзии Черемисина, предмет особого обожания. Она – то «почти гербарий, что остался с детства у меня…», то исполненный несказанной тайны мир, перед которым «все мы – бедняки». О любимом времени года вроде бы однозначно говорить затруднительно, – например, читая такое признание:
(…) Мне осень - словно на душу елей,
Но и весна – пресветлая услада.
Но лишь зимою вьюжной узнаю,
Что Русь моя – восьмое чудо света.
Подхватят птицы исповедь мою, -
Почувствую, как я скучал без лета
(«Моя Русь»)
Поэту дорого все в этом мире – «большое» и «малое»; все – от презреннего другими «житейского сора» до пленительного среднерусского пейзажа. Вот еще одно характерное признание из третьей книги стихов:
Парные утренние реки
И просветленный небосклон,
Вам и молитвенный поклон,
И преданность моя – навеки.
И день – подарок для меня,
Когда слепящий шар – в зените.
Врастают паутинок нити,
Как в изумруд, в замшелость пня.
Моя вечерняя заря,
Тебе – восторг и вечный трепет.
Заката вскрик ли, тихий лепет –
И ни единой краски - зря (…)
Собственно, красок, как таковых, не слишком и много, - художнику ведомо, что «не повторить мозаику полей, не расписать мелодий листопада», но это не означает, что не стоит и пытаться сделать это. Все сборники Черемисина, в особенности, третий, буквально пронизывает стихия света и – в меньшей степени – цвета: «хризантемы в хрустале, / Как хлопья снежные во мгле», «Как хорошо пойти по осень, / Как по грибы, в прозрачный лес», «Как светло на душе!», «Искрится инеем кора. / И солнце спелым мандарином / Упало в изморозь утра», «Горят рябиновые гроздья / Сквозь вязь заснеженных ветвей, / Да след рождественских полозьев / В летящих вспышках снегирей», «Лениво май струится на сирени, / Шмели гудят в пестреющих цветах,/ Лиловые легли узоры-тени, / И солнце задремало в облаках», «Небес расплавленные своды / Лучами ловят в речке брод», «пчел янтарный рой», «в сердце – светлые строки», «в речке гирлянды горят», «Растаяло тьмы покрывало, / Запутавшись в алых цветах», «Прозрачность воды бережет серебро», «шар из тающего света». Там, где чувства смешаны, неясны, где «нежней полутона», стих Черемисина становится особенно грациозен, воздушен, музыкален:
Зной лета струится по лесу,
Рождая малиновый звон,
И сквозь зоревую завесу
Тропинка бежит под уклон.
Здесь сумерек синих томленье
Берет в безраздельную власть,
Пугливо-прозрачные тени
Спешат в разнотравье упасть…
(«Этюд»)
Тем не менее, после неоднократного прочтения каждого из сборников становится понятно, что среди всего «калейдоскопа разноцветного счастья» Черемисину ближе и дороже осень – пора умирания природы, но и «пора пробужденья пера» тоже; время, когда можно вволю «напиться синего простора», «ощутить, что есть покой», оценить «природы строгое молчанье / Перед спокойным долгим сном» («Осеннее»); в виду первого снега почувствовать печальные и сладкие миги, когда «с души опадают вериги, / Отпускаются грех и вина» («Первый снег. И октябрь на исходе…»); попросить у леса исцеления от «черной смуты»; «смотреть, как роща засыпает, / И слышать, как курлычет стая / В начале скорбного пути» («Осенний лес, встречай меня!..»). Это странное время, по которому поэт «нестерпимо тоскует», «а придет – грусть нахлынет волной»:
Тихий шелест листьев под ногами
И скамеек сиротливый строй, -
Только грусть в минорно-желтой гамме
Пред вечерней восковой зарей
(«Золотые сумерки… Милее…»)
Я люблю сентябри с поздним всходом зари,
С этой ранящей душу печальной красою,
С этим золотом в парках, хоть в горсти бери
И осыпь свои плечи казной даровою (…)
(одноименное стихотворение)
В четвертом сборнике звучит настоящий вдохновенный гимн в честь осени: «Я люблю, я люблю тебя, осень! –/ В том давно мне признаться пора». Все стихотворение «Беглянка-осень», например, – развернутое олицетворение этого грустно-очаровательного времени года. Преобладающий цвет – золотой: «Лечит лес штрихами строгих линий / В обрамленье красок золотых», «Роща, тихо лето окликая, / Золотой не отдает оброк».
«Грустные русские чащи» и улетающая последняя журавлиная стая будят в душе воспоминания, наводят на мысли о бренности всего земного, однако в этом нет ничего от черной безысходности: «В душе печаль – как вечная отрада», «Я иду к тебе, осень, за грустью, / Пусть она будет светлою, пусть».
Об ориентированности на природу говорят заголовки многих стихов Черемисина – «Лик весны», «Рисуй, осень!», «Метельные меты» и др. Показательно, что она – подчеркнуто русская, родная: «На чужой земле, хоть и приветной, / Русский снег я, как подарок, ждал» («Зимний подарок»). В Венгрии, например, - «Красиво. Но все неродное», и, несмотря на то, что «за окнами сказочный вид» - «сердце молчит». А причина – «русской я, русской породы: / Мне так не хватает берез».
В сравнении с предыдущими двумя очевидно расширение тематического диапазона третьей книги Черемисина – уже со второго стихотворения, названного подчеркнуто символично, в духе классической традиции, - «Моя Русь». Казалось бы, кого сегодня можно удивить очередным признанием в любви к Родине? Где взять новых слов для этого? А оказывается, никого удивлять не надо и ни к чему новые слова – годятся и старые, привычные, не раз испытанные (кажущиеся подчас избитыми), будучи согреты живым сердечным огнем:
В любви родному краю признаюсь.
В любое время года очарован.
Все для меня вместило слово «Русь»:
Рожден, живу, уйду я с этим словом…
Афористически-пронзительные признания поэта проникнуты кровным осознанием собственной «русскости»:
Тени сторожкой околицы,
Старый родительский дом…
Этому исстари молятся
Русским широким крестом
(«Возвращение»)
Примечательна и кольцевая композиция третьей книги – открывающаяся «Снеговиком» и «Моей Русью», она заканчивается стихотворением «Самое родное», посвященным земляку – писателю В.Юровских. Последняя же строка этого стихотворения сливает воедино название одной из книг Юровских и личное признание поэта: «Крепка с родным гнездовьем связь!»
В ряде стихотворений четвертой книги Черемисин поднимается до эпической масштабности, когда «Шадрина заимка – вольница, - / Лишь созвездия вокруг!» или «Величаво-прекрасен Путь Млечный / Над пунктиром сгоревших орбит…» Но и «малая» родина – Шадринск – по-прежнему не забыта: «Сколько плавали и ездили, / Сколько видели всего, / Но в душе горит созвездием / Город сердца моего».
Искреннее сожаление вызывают лишь элементы «псевдорусского» стиля, которые «опознаваемы» благодаря уменьшительно-ласкательным суффиксам и «ухарским» междометиям: «ноченька», «ивушки», «зимушка», «сударушка», «эх, русская чудо-метелица». К счастью, не они определяют общую тональность «русской» темы в творчестве Черемисина. Можно предположить, что дело здесь в его давней одержимости некрасовским творчеством. Впрочем, в стихотворении «Родники» поэт блестяще доказывает, что в состоянии обходиться без набивших оскомину слов и выражений: «родники-животоки – / Ярославны глаза…»
Русская природа у Черемисина представлена не только в цвете, но и в запахе: «пьянящий осени настой», «пахнуло смолкой», «я запах медвяный вдыхаю», «горький запах лебеды», «воздух пахнет дымком», «пиканов пахнущие пики» (возможно, влияние поэзии Фета и, в особенности, Бунина).
Пора сказать и об облике лирического героя поэзии Черемисина. Это человек беспощадной искренности, трагически одинокий и мучительно страдающий от этого:
Когда душа обнажена,
Невыносима даже ласка.
Не троньте душу – снята маска,
И даже, может, не одна…
Подчас эти одиночество и неприкаянность невыносимы настолько, что толкают «и снова – в гам. И снова – в дым. / Туда, где пот и водка – парою». Появляется желание «поиграть с судьбою в прятки», «в жизни крупный куш сорвать», «открыть к запретам дверцу», «свою звезду украсть» или даже «прямо в омут головой». Некоторое время удается «боль прятать под улыбкой белых губ», однако рано или поздно разум берет верх над отчаянной бравадой: «Удачи пустяковые – / Верна беда одна», приходит осознание того, что жизнь заново не прожить: «В квартире дымно, хочется забыться, / Да только средства нет – хоть на пари» («Светает»).
Не спасет ни вино, ни отрава,
Ни молитва в небесную высь.
Оказалась химерою слава.
Только беды одни и сбылись
(«Нет, никто не поймет моей боли…»)
Драматичны отношения с Богом: как в общем плане – «Боже, Ты донес свой крест – за всех. / Но пуста святая плащаница…» («Утренняя исповедь – как грех…»), так и в личном – «Покаяться б, покаяться, / Да где иконостас?» («Закатный всплеск, как в юности…»); «Я давно исповедался Богу, / Но молчанье, молчанье в ответ…» («Нет, никто не поймет моей боли…»); «И в душе не святое – бедлам» («В разрушенном храме»); «А я вот грешный, не святой: / Молюсь я Богу лишь по случаю…» («Я – в темноту. Я – на балкон…»). Окончательно удостоверившись, что «средь людей я, но знаю – не нужен, /Средь друзей я, но знаю – один», «Нет, никто не поймет моей боли, / Не услышит: кричи – не кричи…», что «по жизни час поминок близится», лирический герой готов достойно, без излишнего мелодраматизма «принять, как Божью кару, точку, что поставит рок», коли уж и взаправду «нет свидетельств с того света, как себя в миру спасти». Кажется, что эта тонкая перетянутая струна вот-вот готова оборваться, и все же духовное просветление приходит к поэту, наряду с осознанием того, что «бессмысленно и побеждаемо зло», что «прекрасно лицо человека без маски» и что, наконец, «не может добра быть избыточно много./ А зло… Зло почти что всегда сгоряча» («Свеча в хрустале»). Тогда и возвращается вдохновение: «Все звучнее в душе песнопенья и окрыленнее росчерк пера».
Значительный пласт в лирике Черемисина составляют стихи о любви (20 – в 1-м сборнике, 15 – во втором, 5 – в третьем). Это своеобразный роман, где есть буквально всё: упоение от близости счастья – «На счастье свиданья настоян наш хмель!» («Наш старый Новый год»); «И я, почувствовав тепло родного тела, / Услышал сердца ритм осатанелый» («Юрмала. Полночь»); «И были мгновенья – веками, / И стали мгновеньем века, / Когда под моими руками / Твоя задрожала рука» («Портьеры задвинула глухо…»); ссоры и размолвки, где «победителей нет – лишь потери», когда оказывается, что «счастью боль изначально – попутчица»; но особенно часто – любовь, оставшаяся в прошлом («Все – в пламя. Все – в пепел. Дотла…»), но не отпускающая, продолжающая питать стихи: «неправду люди говорят, / Будто боль любую время лечит…». Она словно замедляет неумолимый бег времени («Счет пошел на месяцы и годы, / С той поры, когда любовь ушла…»). Примеров более чем достаточно:
Оглянуться бы, остановиться
На исходе истаявших лет,
И – хоть в мыслях – к тебе возвратиться,
Пусть на это, я знаю – запрет…
(«Накатило, нахлынуло, смяло…»)
Ухожу от тебя поутру,
Обернусь, оставляя все «наше».
Одиноко стоишь на ветру
И ладошкою маленькой машешь…
(«Наша ночь») Я вспоминаю… (память – друг)
Как я бы жил без этих рук?!
Как много б я не испытал!
Пью за тебя, но… пуст бокал…
(одноименное стихотворние)
Я не трону твои замеревшие двери,
Торопливых твоих не услышу шагов:
Кто однажды уже попытался поверить, -
Тот не будет дарить запоздалых цветов...
(«А лето еще не ушло, не погасло…»)
То ль во сне, а может, наяву -
Иногда я сам не понимаю:
Я зову тебя, любимая, зову -
Не придешь и не откликнешься, я знаю…
(«То ль во сне…»)
Черемисин органично сопрягает темы осени и любви: «Сердце воскресить невольно просим / Тот золотой, прозрачный листопад», ибо в нем – память промчавшейся любви: «Я тебя все ж запомню осеннюю – / Уходящую от меня…»
К числу наиболее устойчивых образов-мотивов в лирике Черемисина по праву можно отнести упоминание вокзала и снегопада. Символизируют они предстоящую неминуемую разлуку, несчастье, беду: «Не забыть наших встреч у вокзала, / «Тайной вечери» сладостный мрак» («Оглянуться бы, остановиться…»); «И опять – неуютность вокзала,/ Уходящие в грусть поезда» («Накатило, нахлынуло, смяло…»); Завтра вновь ненавистный перрон» («Наша ночь»); «Ты, наверное, просто устала / Красть меня у ночного вокзала» («Не кляни меня, не кляни…»); «Думаю часто: если б ты знала, / Как ненавижу стылость вокзала!..» Или еще:
В вокзальном сижу ресторане,
И по сердцу мне пьяный гул.
Никто не узнает заранее,
Где ждет нас распыл и разгул…
(«От близости встречи пьянея…»)
Среди некоторых недостатков лирической поэзии Б.Черемисина – преувеличенный мелодраматизм в описании наиболее интимных сторон любовных свиданий, когда чувство слова и ситуации отчасти изменяют поэту:
(…) Разлуки злое опахало
Уж дохнуло вереницей бед (…)
Где ж та грань, та дьявольская мерка,
За которой пропасть, черный страх?
(«Счет пошёл на месяцы и годы…»)
Но еще дышу, уже немея,
Но еще надеюсь, не дыша.
После взрыва – дымная траншея,
Облачком – взлетевшая душа…
(«Я прошу немногого у Бога…»)
Тронуло ветром чуть занавеску,
Ног твоих мрамор и медь.
Буду любить тебя всласть и в отместку
И леденеть, леденеть…
(«Линии тела, словно лекала…»)
Но опять узнаю этот ток -
Первобытный, пугающий, властный,
За чертою рожденный ужасной, -
Словно пульс, ударяющий впрок…
(«Долго-долго себя обмануть…»)
Твои колени светят
Во тьме – огонь и ложь (…)
Слова – сплошная пена,
Чтоб только не рыдать.
Глаза текут, чернея (…)
(«Живешь без опечаток…»)
Несмотря на все перипетии и удары судьбы, «её величество женщина» остается главным божеством поэзии Черемисина. Её внешний облик обычно никак не конкретизирован и это – сознательно:
Ты загадка, извечная тайна,
А разгадывать глупо. И грех.
Как в тебе все прекрасно случайно:
Даже плач, даже стон, даже смех…
(«Накатило, нахлынуло, смяло…»)
Не только по любви сильна ностальгия в стихах Черемисина: во втором и, особенно, в третьем сборниках появляются стихи о детстве и юности: «После выпускного», «Канаши», «Старый мост», «Старая фотография», «Снеговик», «Двор детства» и др. Их общая тональность – раздумчиво-печальная, рожденная несоответствием между «было» и «стало», между тем, что цепко удерживает память, но чего, увы, уже не дано вернуть:
Как много прожито, казалось. Или мало?
А просто школу мы закончили вчера –
И целой жизни нам не доставало…
(«После выпускного»)
Детства невозвратная пора,
Неужели было, было это?
(«Снеговик»)
Не вспомнить, сколько минуло годков,
Как первый раз прощался на перроне…
А сердце, в сотый раз почуя кров,
Зайдется на последнем перегоне
(«По дороге к дому»)
Счастья вспорхнувшего, счастья картина! -
Дальше – все больше этюды с бедой (…)
Все еще живы. Я радуюсь маю, -
Радости этой не будет уже (…)
(«Двор детства»)
В уже неоднократно упоминавшейся рецензии С.Чепесюка на первый черемисинский сборник, сохранившей значимость и сегодня, стихи поэта названы «подвигом откровения», а сам автор – «честно пронесшим свой крест искренности». В стихотворении, открывающем третью книгу, сам Черемисин назвал сердце «главным полем сраженья». «Стихи сейчас нужны, как никогда» - слова, вынесенные в заголовок его интервью газете «Исеть» (18.12.98). Добавим – его собственные стихи необходимы как глоток свежего воздуха, как приобщение к родникам истинного искусства. Глубоко понятно и трогательно стремление поэта вырваться из «холодного мира тягот и забот», из железных тисков повседневной рутины, пронести верность светлому прошлому, когда все еще были живы, особенно памятуя о том, что «радости этой не будет уже». Не боясь показаться банальным или смешным в чьих-либо глазах, Черемисин всегда предпочитает высказываться недвусмысленно и трогательно-проникновенно, не умалчивая о главном, «заполняет чисто лирическую нишу без примеси особо изощренной философии» (С.Чепесюк).
И все же необходима оговорка: лиричность Черемисина – не сродни аполитичности. В газетной периодике ему случалось откликаться на злободневные социально-политические темы. Одно из сильнейших стихотворений такого рода – «Тост» - заняло достойное место в книге «Живая память Афгана» (Курган, 1999, С. 376).
Книги
- Писатели Зауралья
- Курганская областная писательская организация
- Агеев Николай
- Аксенов Николай
- Андреева Любовь
- Алексеева Валентина
- Афанасьев Анатолий
- Реутова Ирина
- Баева Антонина
- Базаров Александр
- Бебутов Гарегин
- Белозёров Тимофей
- Белоусов Дмитрий
- Бендик Леонид
- Бирюков Владимир
- Блюмкин Леонид
- Богданов Евгений
- Бойцов Сергей
- Брозинский Владимир
- Васильев Сергей
- Верхнева Лариса
- Веселов Вячеслав
- Виноградов Александр
- Власов Яков
- Возмилова Ольга
- Воинков Виктор
- Вострякова Наталья
- Вохменцев Яков
- Гилев Виктор
- Глебов Николай
- Дедова Лидия
- Дружкова Ольга
- Дзержинский Леонид
- Дягилев Владимир
- Еловских Василий
- Еранцев Алексей
- Жмакин Сергей
- Захаров Алексей
- Карсонов Борис
- Кветков Валентин
- Кердан Александр
- Керченко Михаил
- Кибирева Елена
- Климкин Николай
- Кокорин Сергей
- Коробейников Иван
- Кочегин Павел
- Куликов Леонид
- Львов Анатолий
- Мурзин Алексей
- Моторина Надежда
- Мехонцев Алексей
- Меньшиков Валерий
- Малков Вадим
- Малахов Владимир
- Некрасова Ксения
- Новиков Борис
- Носков Виталий
- Оглоблин Василий
- Пашков Виктор
- Перова Марина
- Перунов Сергей
- Пляхин Алексей
- Покидышев Николай
- Портнягин Валерий
- Потанин Виктор
- Прокопьева Зоя
- Рождественская Надежда
- Рует Константин
- Рухлов Александр
- Ручьев Борис
- Сафронов Валентин
- Семянников Сергей
- Ситникова Елена
- Снегирёв Василий
- Соколова Татьяна
- Спичкин Владимир
- Суздалев Геннадий
- Танаева Марина
- Усманов Владимир
- Устюжанин Геннадий
- Федорова Валентина
- Фейерабенд Евгений
- Филимонов Владимир
- Черемисин Борис
- Черноземцев Владимир
- Шилов Николай
- Шушарин Михаил
- Югов Алексей
- Юровских Василий
- Янко Михаил
- Яган Иван
- Курганская областная писательская организация
