Богданов Евгений
БОГДАНОВ
Евгений Николаевич
Евгений Николаевич Богданов родился 24 июня 1940 года в поселке Варгаши Курганской области в семье педагогов.
После окончания восьмилетки поступил в машиностроительный техникум. Проучившись год, он пришел к выводу, что выбор был сделан ошибочно. Евгений возвращается домой. Устраивается токарем на завод и поступает в вечернюю школу.
Он всегда много читал. И, наверное, не случайно потянулась его рука к перу. Будучи рабочим, неоднократно писал свои заметки в районную газету.
После окончания вечерней школы работает сотрудником в местной «районке». Здесь он приобрел свои первые практические навыки, которые взял у опытных журналистов. Эти навыки пригодились ему в будущей литературной деятельности.
Но писать о людях, не познав жизни, сложно, поэтому Евгений Богданов решил поехать на Север. Устроился пионервожатым в детдом на Ямале, далее - геодезистом. Его вдохновляла первозданная, суровая природа края, тундра, вечная мерзлота, могучее дыхание Оби. Евгений Богданов и здесь продолжал писать рассказы, которые публиковали тюменские газеты.
Любовь к перу заставила его серьёзно заняться литературой. Он поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, после окончания которого был направлен в журнал «Советская литература». Позже работал разъездным корреспондентом журналов «Сельская молодежь» и «Дружба народов», печатался также в журналах «Смена» и «Москва».
В 1974 году Е. Богданов стал лауреатом Всесоюзного конкурса им. Островского, а в 1976 году - членом Союза писателей России. Его книги были переведены на сербский, норвежский, венгерский, китайский языки, а также на языки государств Независимого Содружества Государств.
Сейчас Евгений Николаевич Богданов жил и работал в Москве.
Но он остался верен своей малой родине. Вот что он пишет об этом: «Варгаши - моя родина. В моих книжках немало сюжетов взято из варгашинской действительности, ...многие мои литературные герои в чем-то похожи на моих дорогих земляков».
Ушел из жизни 19.02.2011 года.
СПИСОК ИЗДАННОГО
Продолжение следует.
Москва,
издательство
«Молодая гвардия»,
1966
20 солнечных верст.
Москва,
издательство
«Современник»,
1973
Третий возраст.
Москва,
1973
Доверенное лицо.
Западно-Сибирское
книжное издательство,
1973
Долгий путь к тишине.
Воениздат,
1977
Порт назначения.
Москва,
издательство
«Советская Россия»,
1978
Поморы.
Москва,
издательство
«Современник»,
1979
Галерея:
рассказы и повести.
Москва,
издательство
«Современник»,
1979
Расписание тревог.
Москва,
издательство
«Современник»,
1983
Крайние обстоятельства.
Москва,
издательство
«Современник»,
1985
Високосный год.
Москва,
издательство
«Современник»,
1986
Песочные часы с боем.
Москва, издательство
«Современник»,
1987
Нюансы бытия.
Москва, издательство
«Современник»,
1988
Князь и Евражка.
Журнал «Огонек»
№ 22 за 1989
Микрорайон.
Издательство
«Московский рабочий»,
1990
Черный океан.
Москва, издательство
«Советский писатель»,
1991
Группа риска.
Москва,
издательство
«Столица»,
1991
Облава.
Москва,
издательство
«Столица»,
2000
Рассказы и повести
последних лет.
Москва, 2003
С киноартистом
Михаилом Казаковым
С поэтом Николаем Доризо
Я дружу с Евгением Богдановым более двадцати лет, и для меня это счастливейшие часы, когда в его квартире на Таганке мы говорим о литературе. Одни критики считают, что Богданов продолжает традиции Бунина, другие - Чехова. А когда я его спросил: «Женя, что такое жизнь?», то он негромко и просто ответил: «Сопротивление».
И это, конечно так, потому что та жизнь, которую ведет в литературе этот мастер – именно и есть сопротивление: нелитературе, телеразврату, бездарности, детективации читательского сознания, потому что нежное русское слово в неповторимой прозе Богданова совершает сопротивленческую, удерживающую работу, и веришь, чувствуешь, доподлинно знаешь, что пытающаяся забить настоящее энергия бездарности все равно рассеется «аки дым».
Александр Поляков,
главный редактор «Люберецкой газеты»
главный редактор «Люберецкой газеты»
Из интервью писателя Евгения Богданова газете:
ВСТУПЛЕНИЕ
Прозаик Евгений Богданов – серьезное и противоречивое явление. Уже около 30 лет он пишет крепко скроенную мужскую прозу. Максимально открытый новому, он работает в системе традиционных русских ценностей, поэтому чувство культурного времени у него окрашено консервативно-модернистски, сродни розановскому «чувствую литературу как штаны», как что-то домашнее, уютное и родственное. Не случайно он близких по духу людей именует просто и ласково: «Володя» (о Владимире Высоцком), «Коля» (о Николае Рубцове) и т.д.
«Две страницы я сегодня уже сделал», - без обиняков произнес встретивший меня на пороге писатель. Смачный баритон Богданова властно заполнял и без того гулкие комнаты просторной квартиры. В унисон с нажатой кнопкой диктофона хозяин щелкнул зажигалкой. И завязалась беседа…
- Евгений Николаевич, думаю, биография любого писателя – смысловой перпендикуляр к его творчеству. Перелистывая вашу прозу, я был буквально поражен демонстративным отсутствием предисловий. Поэтому давайте, как говорится, заполнять лакуны…
- С удовольствием… Бытовой уклад нашей семьи был связан больше с индустрией, с техникой, а не с размеренной деревенской жизнью. Дед мой, Иван Аполлонович, работал кузнецом десятой дистанции службы пути Южно-Уральской железной дороги. Он был энергичный мастерущий человек и считался главным членом нашей семьи.
- А кто были ваши мать и отец?
- Отец, Николай Евгеньевич, и мать, Ольга Ивановна, были по образованию педагоги. Отец, старший лейтенант, артиллерист, погиб на войне, под Ленинградом. Нас, детей, осталось трое. Самый старший, Валентин, стал актером, сейчас он заслуженный артист Украины, живет в Севастополе; Владислав работает на нашей малой родине в Варгашах директором школы, на месте отца. Ну а я стал тем, кем являюсь.
- Смею предположить, что до писательства вы сменили дюжину профессий…
- С дюжину вряд ли, но впечатлений от годов юности у меня остался целый короб. С детства все считали, что из меня должен вырасти большой инженер. Но на экзаменах в МГУ я провалился, высшая математика оказалась не по зубам. Дело в том, что у меня всегда было образное, осязаемое восприятие мира. В итоге с неплохими результатами я закончил в Варгашах школу рабочей молодежи и на два года угодил в местную «районку» под названием «Маяк». Тогдашний редактор ее Иван Семенович Беляковцев предложил мне должность литсотрудника. Район компактный (30-35 км – дальняя точка), так что я брал редакционный велосипед и «накручивал» по колхозам.
- Значит, не лисотрудник, а выездной корреспондент для заметок в 200 строк?
- Вообще-то да. Функция была предельно проста: поехал, допросил, приукрасил. Это сейчас можно, набивши руку, не выезжая на объект, кропать заметки, справляясь обо всем по телефону и факсу. А вы представьте себе сибирский мороз минус 40 градусов и шоссе с не останавливающимися попутками. В один из таких дней мне довелось ехать в деревню 35 километров в кузове грузовика. Когда добрались, я уже ног не чувствовал. Меня сразу же оттерли, отогрели, материал я сдал в срок и даже не заболел.
- «Завязав» с районкой, вы отправились в Москву?
- Не сразу. По комсомольской путевке и по собственной инициативе я поехал на русский Север. В поселке Кушеват работал пионервожатым, руководителем кружков при детском доме. До сих пор вспоминаю это время как приключение и дарованный жизненный опыт. Я знал, что стану писателем, меня вдохновляла первозданная, суровая природа края, тундра, вечная мерзлота, могучее дыхание Оби.
- Возникает ненавязчивая аналогия с Вячеславом Шишковым…
- Благодарю. Языческий субстрат и народности Севера интересовали меня всю жизнь. И смычку русского этноса с ними как никто другой понимал Шишков, мой любимейший писатель…В своих сибирских вещах я постоянно обращался к фольклорным нетронутым пластам.
- Когда вы начали писать серьезно и сознательно?
- В Кушевате я писал рассказы, которые исправно публиковали тюменские газеты. Они были о гражданской войне и революции. А когда я приехал в Тюмень, мне отказывались верить, что я автор этих произведений, в «Тюменском комсомольце» думали, что рассказы шлет какой-то одинокий старичок.
- По крайней мере ваши произведения не воспринимали как графоманию?
- Нет, относились к ним серьезно. Я стал писать все больше и больше. Однако, в газетный штат меня не взяли, на областное радио тоже («у тебя «ррр» слишком раскатистое»). Чтобы выжить, я подался на стройку. По иронии судьбы, у начальника участка была фамилия Нищета, а у прораба – Беднота.
- Вас этот символизм не покоробил?
- Напротив, тут писать бы и писать! Получившееся я отсылал в Московский литературный институт, куда, собственно, и поступил в 1961 году.
- Кто был тогдашним ректором?
- Николай Иванович Серегин, добрый однорукий фронтовик, очень трепетно к нам относившийся.
- Евгений Николаевич, Литинститут это, как говорится, не филфак. Объясните, как вообще можно преподавать писательское мастерство?
- Очень простой ответ. Никто никого не учил, как надо писать. Просто все преподаватели прививали нам чувство вкуса и меры, объясняли на примерах, развивали то, что заложено в каждом студенте-литераторе.
- Кто из будущих российских знаменитостей учился бок о бок с вами?
- На нашем курсе крупных явлений не было. Зато на курс младше меня учился самый яркий человек нашего литинститутского поколения – Коля Рубцов. Мы были с ним в очень теплых дружеских отношениях. Он тянулся ко мне, моет, оттого, что у меня за плечами была какая-то взрослая жизнь. А у него и подавно (было с чего облысеть) – трудное сиротство, служба на флоте, в подводной лодке.
По окончании института пути наши разошлись. Для меня началась эпоха рывка. Помимо женитьбы и заедающего быта, в период 1966-1970 годов у меня вышло два сборника рассказов «Продолжение следует» и «Доверенное лицо». А в 1975 году я стал членом Союза писателей.
- Было ли для вас вступление в Союз писателей СССР гарантией регулярных публикаций?
- Нет, никогда. Членство в Союзе сберегало меня от административных наездов – милиции, например. Члены творческих союзов были вне претензии органов. В противном случае могли обвинить в тунеядстве.
- Напомните, пожалуйста, председателем СП СССР в том время был еще Федин?
- Нет, на его месте сидел уже Георгий Мокеевич Марков.
- Нельзя не согласиться, что писатель- это не только отшельническая замкнутость, но и живое общение. Тогда, в середине 70-х, у вас был какой-нибудь свой круг общения?
- Нет, этого я был лишен. Сама обстановка того периода не располагала к творческому настрою. Судите сами, в одной только Москве насчитывалось около 900 прозаиков и 1100 поэтов. Всего в России было около 5 тысяч писателей. В Средней Азии доходило вообще до анекдотов. Патриарх казахской литературы Олжас Сулейменов мне пожаловался, что у них принимают в СП всякого с высшим образованием, кто смел подать соответствующее заявление.
- И в такой атмосфере ни с кем не покорешились?
- Все разошлись… Рубцов, вот кто бы мог понять меня тогда!
- Кто еще из покойных или живущих писателей входит в число почитаемых вами?
- Кроме упомянутого Шишкова, я обожаю классиков 19-го века. Не могу жить без «Капитанской дочки» Пушкина. Обожаю Лескова. Его повесть «Левша» не могу читать без слез. Вот у кого истинное понимание народного духа. Очень люблю лаконичную, емкую прозу Лермонтова.
- А где же Толстой и Достоевский?
- отношусь к числу тех, кто предпочитает «Войну и мир» «Преступлению и наказанию». Я, конечно, восхищаюсь и Достоевским, но не хотел бы, чтобы люди его читали. Он не оставляет людям надежды, а Толстой все-таки ее дает.
- Евгений Николаевич, в ваших ранних произведениях силен элемент прямой народной речи. При этом вам всегда удавалось выдержать стиль , избегать сказовости, чем нередко грешили такие мастера, как Шугаев или Югов…
- Алексей Югов – талантливейший человек. Еще в бытность мою в Литинституте , он зашел к нам, первокурсникам, и спросил: «Так, мужики, кто здесь из сибиряков?» «Я», - говорю. «А скажи-ка мне, милый, как у вас там называют уху?» Молчу, думаю. Он мне беззлобно: «Щерба, дурак». И ушел. Он был очень тонким знатоком глубинного русского языка. Мне врезалась в память его давнее напутствие: «Язык надо изучать не только по Далю, но и изнутри ремесел».
- Кстати, как вы относитесь к словотворчеству, сращению слов на основе народного корнесловия, с чем. К примеру, экспериментировали Хлебников и Ремизов?
- Прекрасно отношусь. Если человек начитан и знает принцип образования слов, ему это ничего не стоит. Пушкин говорил, что наша мысль также неистощима в соображении понятий, как и язык в сочетании слов.
- Ничего другого не остается. Вряд ли в речи сибиряков, кастрированной радио и ТВ, вы слышали живой поток архаизмов.
- Естественно. Там сейчас происходят необратимые процессы. Боюсь, лет через пять деревня будет изъясняться на пальцах. Это страшно, когда люди забывают слова.
- В вашей повести «Дева непорочная» (1978) герой поехал собирать фольклор, а вернулся с пустыми руками…
- Это пусть Василий Белов говорит о живости традиций. Я как реалист, как человек, исколесивший Сибирь, знаю, что ничего там уже нет. Даже старики все забыли. А то, что вспоминает Белов, так это благодаря его незаурядной этнографической подкованности. Он выдает желаемое за действительное. Мне близки другие деревенщики, например, Шукшин…
- А люди со стороны подмечали ваше с ним сходство?
- Лев Аннинский в одной из своих рецензий отметил, что мои рассказы застряли на полдороге от села к городу, от Шукшина к Трифонову.
- Значит, нет будущего у деревенской прозы? Вас не пробовали относить к ней?
- Пытались, я не помещался. Будущего деревенской прозы я не вижу. Все равно Белова и Астафьева не перепрыгнешь. Нет, пишут и пишут про каких-то старичков, которые строят себе баньку и говорят искусственным, дурацким языком. Не зная материала, не живя в нем, нельзя трогать эти темы.
- Все на все влияет, и возраст писателя тоже не шутка. И все же, может ворваться в вашу прозу снова ворваться вечно молодой и энергичный герой.
- Очень может быть. Я уже близок этим настроением. На днях я закончил очень светлый рассказ «Люкс-мадера-фикус» (это любимое предисловие основного персонажа). Там действуют совершенно свежие, почти шукшинские типы. Продолжает эту тему рассказ «Господин с кошкой». Несмотря не все трудности в нашей жизни, всегда найдется место светлому.
- Современный русский писатель может выжить, оставаясь только писателем?
- Да, но это будет очень редкий случай. Гонорары сейчас сами знаете какие. Я полностью во власти своего издателя: сколько захочет, столько и заплатит. И уж, конечно, не имеешь права, как при советской власти, пойти потребовать справедливости. Меня лично спасает только то, что работает моя жена Янина Алексеевна. Спасибо ей.
- Спасибо и вам за интересную и содержательную беседу. Может, скажите пару слов на прощание нашим читателям?
- Как литератор, хочу посоветовать: игнорируйте любовно-детективное «мыло», кроссворды и телесериалы, читайте больше серьезного. Не забывайте, что мы – люди великой культуры, и если мы откажемся от нее, то превратимся в роботов, какими давно стали многие люди на Западе.
ВСТУПЛЕНИЕ
Прозаик Евгений Богданов – серьезное и противоречивое явление. Уже около 30 лет он пишет крепко скроенную мужскую прозу. Максимально открытый новому, он работает в системе традиционных русских ценностей, поэтому чувство культурного времени у него окрашено консервативно-модернистски, сродни розановскому «чувствую литературу как штаны», как что-то домашнее, уютное и родственное. Не случайно он близких по духу людей именует просто и ласково: «Володя» (о Владимире Высоцком), «Коля» (о Николае Рубцове) и т.д.
«Две страницы я сегодня уже сделал», - без обиняков произнес встретивший меня на пороге писатель. Смачный баритон Богданова властно заполнял и без того гулкие комнаты просторной квартиры. В унисон с нажатой кнопкой диктофона хозяин щелкнул зажигалкой. И завязалась беседа…
- Евгений Николаевич, думаю, биография любого писателя – смысловой перпендикуляр к его творчеству. Перелистывая вашу прозу, я был буквально поражен демонстративным отсутствием предисловий. Поэтому давайте, как говорится, заполнять лакуны…
- С удовольствием… Бытовой уклад нашей семьи был связан больше с индустрией, с техникой, а не с размеренной деревенской жизнью. Дед мой, Иван Аполлонович, работал кузнецом десятой дистанции службы пути Южно-Уральской железной дороги. Он был энергичный мастерущий человек и считался главным членом нашей семьи.
- А кто были ваши мать и отец?
- Отец, Николай Евгеньевич, и мать, Ольга Ивановна, были по образованию педагоги. Отец, старший лейтенант, артиллерист, погиб на войне, под Ленинградом. Нас, детей, осталось трое. Самый старший, Валентин, стал актером, сейчас он заслуженный артист Украины, живет в Севастополе; Владислав работает на нашей малой родине в Варгашах директором школы, на месте отца. Ну а я стал тем, кем являюсь.
- Смею предположить, что до писательства вы сменили дюжину профессий…
- С дюжину вряд ли, но впечатлений от годов юности у меня остался целый короб. С детства все считали, что из меня должен вырасти большой инженер. Но на экзаменах в МГУ я провалился, высшая математика оказалась не по зубам. Дело в том, что у меня всегда было образное, осязаемое восприятие мира. В итоге с неплохими результатами я закончил в Варгашах школу рабочей молодежи и на два года угодил в местную «районку» под названием «Маяк». Тогдашний редактор ее Иван Семенович Беляковцев предложил мне должность литсотрудника. Район компактный (30-35 км – дальняя точка), так что я брал редакционный велосипед и «накручивал» по колхозам.
- Значит, не лисотрудник, а выездной корреспондент для заметок в 200 строк?
- Вообще-то да. Функция была предельно проста: поехал, допросил, приукрасил. Это сейчас можно, набивши руку, не выезжая на объект, кропать заметки, справляясь обо всем по телефону и факсу. А вы представьте себе сибирский мороз минус 40 градусов и шоссе с не останавливающимися попутками. В один из таких дней мне довелось ехать в деревню 35 километров в кузове грузовика. Когда добрались, я уже ног не чувствовал. Меня сразу же оттерли, отогрели, материал я сдал в срок и даже не заболел.
- «Завязав» с районкой, вы отправились в Москву?
- Не сразу. По комсомольской путевке и по собственной инициативе я поехал на русский Север. В поселке Кушеват работал пионервожатым, руководителем кружков при детском доме. До сих пор вспоминаю это время как приключение и дарованный жизненный опыт. Я знал, что стану писателем, меня вдохновляла первозданная, суровая природа края, тундра, вечная мерзлота, могучее дыхание Оби.
- Возникает ненавязчивая аналогия с Вячеславом Шишковым…
- Благодарю. Языческий субстрат и народности Севера интересовали меня всю жизнь. И смычку русского этноса с ними как никто другой понимал Шишков, мой любимейший писатель…В своих сибирских вещах я постоянно обращался к фольклорным нетронутым пластам.
- Когда вы начали писать серьезно и сознательно?
- В Кушевате я писал рассказы, которые исправно публиковали тюменские газеты. Они были о гражданской войне и революции. А когда я приехал в Тюмень, мне отказывались верить, что я автор этих произведений, в «Тюменском комсомольце» думали, что рассказы шлет какой-то одинокий старичок.
- По крайней мере ваши произведения не воспринимали как графоманию?
- Нет, относились к ним серьезно. Я стал писать все больше и больше. Однако, в газетный штат меня не взяли, на областное радио тоже («у тебя «ррр» слишком раскатистое»). Чтобы выжить, я подался на стройку. По иронии судьбы, у начальника участка была фамилия Нищета, а у прораба – Беднота.
- Вас этот символизм не покоробил?
- Напротив, тут писать бы и писать! Получившееся я отсылал в Московский литературный институт, куда, собственно, и поступил в 1961 году.
- Кто был тогдашним ректором?
- Николай Иванович Серегин, добрый однорукий фронтовик, очень трепетно к нам относившийся.
- Евгений Николаевич, Литинститут это, как говорится, не филфак. Объясните, как вообще можно преподавать писательское мастерство?
- Очень простой ответ. Никто никого не учил, как надо писать. Просто все преподаватели прививали нам чувство вкуса и меры, объясняли на примерах, развивали то, что заложено в каждом студенте-литераторе.
- Кто из будущих российских знаменитостей учился бок о бок с вами?
- На нашем курсе крупных явлений не было. Зато на курс младше меня учился самый яркий человек нашего литинститутского поколения – Коля Рубцов. Мы были с ним в очень теплых дружеских отношениях. Он тянулся ко мне, моет, оттого, что у меня за плечами была какая-то взрослая жизнь. А у него и подавно (было с чего облысеть) – трудное сиротство, служба на флоте, в подводной лодке.
По окончании института пути наши разошлись. Для меня началась эпоха рывка. Помимо женитьбы и заедающего быта, в период 1966-1970 годов у меня вышло два сборника рассказов «Продолжение следует» и «Доверенное лицо». А в 1975 году я стал членом Союза писателей.
- Было ли для вас вступление в Союз писателей СССР гарантией регулярных публикаций?
- Нет, никогда. Членство в Союзе сберегало меня от административных наездов – милиции, например. Члены творческих союзов были вне претензии органов. В противном случае могли обвинить в тунеядстве.
- Напомните, пожалуйста, председателем СП СССР в том время был еще Федин?
- Нет, на его месте сидел уже Георгий Мокеевич Марков.
- Нельзя не согласиться, что писатель- это не только отшельническая замкнутость, но и живое общение. Тогда, в середине 70-х, у вас был какой-нибудь свой круг общения?
- Нет, этого я был лишен. Сама обстановка того периода не располагала к творческому настрою. Судите сами, в одной только Москве насчитывалось около 900 прозаиков и 1100 поэтов. Всего в России было около 5 тысяч писателей. В Средней Азии доходило вообще до анекдотов. Патриарх казахской литературы Олжас Сулейменов мне пожаловался, что у них принимают в СП всякого с высшим образованием, кто смел подать соответствующее заявление.
- И в такой атмосфере ни с кем не покорешились?
- Все разошлись… Рубцов, вот кто бы мог понять меня тогда!
- Кто еще из покойных или живущих писателей входит в число почитаемых вами?
- Кроме упомянутого Шишкова, я обожаю классиков 19-го века. Не могу жить без «Капитанской дочки» Пушкина. Обожаю Лескова. Его повесть «Левша» не могу читать без слез. Вот у кого истинное понимание народного духа. Очень люблю лаконичную, емкую прозу Лермонтова.
- А где же Толстой и Достоевский?
- отношусь к числу тех, кто предпочитает «Войну и мир» «Преступлению и наказанию». Я, конечно, восхищаюсь и Достоевским, но не хотел бы, чтобы люди его читали. Он не оставляет людям надежды, а Толстой все-таки ее дает.
- Евгений Николаевич, в ваших ранних произведениях силен элемент прямой народной речи. При этом вам всегда удавалось выдержать стиль , избегать сказовости, чем нередко грешили такие мастера, как Шугаев или Югов…
- Алексей Югов – талантливейший человек. Еще в бытность мою в Литинституте , он зашел к нам, первокурсникам, и спросил: «Так, мужики, кто здесь из сибиряков?» «Я», - говорю. «А скажи-ка мне, милый, как у вас там называют уху?» Молчу, думаю. Он мне беззлобно: «Щерба, дурак». И ушел. Он был очень тонким знатоком глубинного русского языка. Мне врезалась в память его давнее напутствие: «Язык надо изучать не только по Далю, но и изнутри ремесел».
- Кстати, как вы относитесь к словотворчеству, сращению слов на основе народного корнесловия, с чем. К примеру, экспериментировали Хлебников и Ремизов?
- Прекрасно отношусь. Если человек начитан и знает принцип образования слов, ему это ничего не стоит. Пушкин говорил, что наша мысль также неистощима в соображении понятий, как и язык в сочетании слов.
- Ничего другого не остается. Вряд ли в речи сибиряков, кастрированной радио и ТВ, вы слышали живой поток архаизмов.
- Естественно. Там сейчас происходят необратимые процессы. Боюсь, лет через пять деревня будет изъясняться на пальцах. Это страшно, когда люди забывают слова.
- В вашей повести «Дева непорочная» (1978) герой поехал собирать фольклор, а вернулся с пустыми руками…
- Это пусть Василий Белов говорит о живости традиций. Я как реалист, как человек, исколесивший Сибирь, знаю, что ничего там уже нет. Даже старики все забыли. А то, что вспоминает Белов, так это благодаря его незаурядной этнографической подкованности. Он выдает желаемое за действительное. Мне близки другие деревенщики, например, Шукшин…
- А люди со стороны подмечали ваше с ним сходство?
- Лев Аннинский в одной из своих рецензий отметил, что мои рассказы застряли на полдороге от села к городу, от Шукшина к Трифонову.
- Значит, нет будущего у деревенской прозы? Вас не пробовали относить к ней?
- Пытались, я не помещался. Будущего деревенской прозы я не вижу. Все равно Белова и Астафьева не перепрыгнешь. Нет, пишут и пишут про каких-то старичков, которые строят себе баньку и говорят искусственным, дурацким языком. Не зная материала, не живя в нем, нельзя трогать эти темы.
- Все на все влияет, и возраст писателя тоже не шутка. И все же, может ворваться в вашу прозу снова ворваться вечно молодой и энергичный герой.
- Очень может быть. Я уже близок этим настроением. На днях я закончил очень светлый рассказ «Люкс-мадера-фикус» (это любимое предисловие основного персонажа). Там действуют совершенно свежие, почти шукшинские типы. Продолжает эту тему рассказ «Господин с кошкой». Несмотря не все трудности в нашей жизни, всегда найдется место светлому.
- Современный русский писатель может выжить, оставаясь только писателем?
- Да, но это будет очень редкий случай. Гонорары сейчас сами знаете какие. Я полностью во власти своего издателя: сколько захочет, столько и заплатит. И уж, конечно, не имеешь права, как при советской власти, пойти потребовать справедливости. Меня лично спасает только то, что работает моя жена Янина Алексеевна. Спасибо ей.
- Спасибо и вам за интересную и содержательную беседу. Может, скажите пару слов на прощание нашим читателям?
- Как литератор, хочу посоветовать: игнорируйте любовно-детективное «мыло», кроссворды и телесериалы, читайте больше серьезного. Не забывайте, что мы – люди великой культуры, и если мы откажемся от нее, то превратимся в роботов, какими давно стали многие люди на Западе.
13 апреля 1999 года
- Писатели Зауралья
- Курганская областная писательская организация
- Агеев Николай
- Аксенов Николай
- Андреева Любовь
- Алексеева Валентина
- Афанасьев Анатолий
- Реутова Ирина
- Баева Антонина
- Базаров Александр
- Бебутов Гарегин
- Белозёров Тимофей
- Белоусов Дмитрий
- Бендик Леонид
- Бирюков Владимир
- Блюмкин Леонид
- Богданов Евгений
- Бойцов Сергей
- Брозинский Владимир
- Васильев Сергей
- Верхнева Лариса
- Веселов Вячеслав
- Виноградов Александр
- Власов Яков
- Возмилова Ольга
- Воинков Виктор
- Вострякова Наталья
- Вохменцев Яков
- Гилев Виктор
- Глебов Николай
- Дедова Лидия
- Дружкова Ольга
- Дзержинский Леонид
- Дягилев Владимир
- Еловских Василий
- Еранцев Алексей
- Жмакин Сергей
- Захаров Алексей
- Карсонов Борис
- Кветков Валентин
- Кердан Александр
- Керченко Михаил
- Кибирева Елена
- Климкин Николай
- Кокорин Сергей
- Коробейников Иван
- Кочегин Павел
- Куликов Леонид
- Львов Анатолий
- Мурзин Алексей
- Моторина Надежда
- Мехонцев Алексей
- Меньшиков Валерий
- Малков Вадим
- Малахов Владимир
- Некрасова Ксения
- Новиков Борис
- Носков Виталий
- Оглоблин Василий
- Пашков Виктор
- Перова Марина
- Перунов Сергей
- Пляхин Алексей
- Покидышев Николай
- Портнягин Валерий
- Потанин Виктор
- Прокопьева Зоя
- Рождественская Надежда
- Рует Константин
- Рухлов Александр
- Ручьев Борис
- Сафронов Валентин
- Семянников Сергей
- Ситникова Елена
- Снегирёв Василий
- Соколова Татьяна
- Спичкин Владимир
- Суздалев Геннадий
- Танаева Марина
- Усманов Владимир
- Устюжанин Геннадий
- Федорова Валентина
- Фейерабенд Евгений
- Филимонов Владимир
- Черемисин Борис
- Черноземцев Владимир
- Шилов Николай
- Шушарин Михаил
- Югов Алексей
- Юровских Василий
- Янко Михаил
- Яган Иван
- Курганская областная писательская организация
